Сразу надо заметить, что жанр фэнтези для отечественной фантастики не то чтобы совсем уж нетипичен, но занимает в ней весьма странное место. Считается, что "до перестройки" в нашей литературе он практически отсутствовал. Были детские сказки, была "городская сказка", традиционно относимая к "большой литературе", а вот фэнтези - именно как разновидности фантастики - не существовало.

Впрочем, чтобы понять, почему так вышло, надо сначала определить, что же такое фэнтези. Вопрос, окончательного ответа на который никто не дал до сих пор. Очевидно, что одним из первоисточников современной западной фэнтези явился героический эпос народов Европы - как христианский, так и дохристианский. Но дохристианского эпоса, подобного скандинавским сагам или кельтской мифологии, Россия практически не имела - ее государственность и ментальность окончательно сформировались уже в христианские времена. Да и Владимир Красно Солнышко лишь с большой натяжкой годился на роль короля Артура.

Еще одно определение фэнтези гласит, что этот жанр - в отличие от материалистической научной фантастики - описывает мироздание с позиций объективного идеализма. Или, выражаясь более человеческим языком, в основе любого из фэнтезийных миров лежит акт творения - богом, дьяволом или проезжим демиургом. Впрочем, здесь важнее одно из основных следствий подобного постулата: сотворенный единым разумом мир неизбежно должен иметь единую систему ценностей, систему этических координат - то есть в нем обязаны существовать некие абсолюты. Отсюда происходят практически неизбежные в фэнтези Добро и Зло (с заглавных букв) и средневековое устройство мира, где в основе и начале всего лежит Слово.

И в самом деле, зачем нужна технология: фабрики, машины, пушки и атомные бомбы - в мире, где Слово способно на гораздо большее? Но гораздо важнее еще одна особенность христианской Ойкумены (а ереси - это тоже часть христианства) - очень высокая роль отдельной личности. В самом деле, одной из важнейших особенностей фэнтези является способность практически любого героя не только изменить ход событий вокруг себя, но и повлиять на судьбы мира. В то время как для научной фантастики характерна вполне реалистическая убежденность в обратном. Ведь все мы знаем, что по материалистическим законам развития общества, отдельно взятый человек не в состоянии что-либо заметно изменить в окружающем мире, где господствуют законы больших чисел. Кстати, с этой точки зрения и "Трудно быть богом" Стругацких, и марктвеновский "Янки из Коннектикута...", кое-кем относимые к фэнтези, являются типичной НФ, полемизующей с основными принципами фэнтезийного мироздания.

Можно перечислить еще множество характерных для фэнтези особенностей и приемов, однако для отнесения произведения к фэнтези полный набор этих характеристик вовсе не обязателен. Несоответствие же особенностей фэнтезийного мира окружающему нас реальному миру (которому научная фантастика в целом отнюдь не противоречит) приводит к переносу действия произведений фэнтези в некие параллельные миры, живущие по другим законам. Или, в крайнем случае - в прошлое или будущее нашего мира (в основном пост-ядерное или посткатастрофное). Но обычно средневековый антураж является одним из основных признаков жанра. Толкиен в эссе "О волшебных сказках" объясняет это эскапизмом - стремлением уйти от неживого, машинно-конвейерного мира в идеализированный "золотой век", стремлением к забытой возвышенной романтике прошлого. А поскольку вся история известной земной цивилизации подробнейшим образом описана и захронографирована, авторам приходится придумывать и использовать страны и времена, лежащие за пределами исторических хроник - говардовскую Киммерию или Британию времен короля Артура. Так рождаются карты новых земель и стран с тщательными разработками географических, исторических, экономических и этнографических подробностей - тоже непременный элемент всякой уважающей себя фэнтези.

Впрочем, некоторая стандартизация элементов мира и сюжетных ходов в фэнтези действительно налицо. С одной стороны, это следствие традиций христианского рыцарского романа - одного из основных истоков жанра, с его полярным противопоставлением Света и Тьмы, евангелической структурой мироздания и джентльменским набором классических героев, волшебников и чудовищ. С другой - высокий уровень развития системы настольных и компьютерных ролевых игр на Западе породил массу книг, написанных на основе игровых модулей - у нас из подобной литературы наиболее известен цикл "Dragon Lance" М. Уэйс и Т. Хикмена. В результате появилось огромное количество совершенно безликих романов, представляющих собой всего лишь разного рода комбинации стандартных персонажей, описаний и сюжетных ходов, сведенных в свое время А. Свиридовым в его "Малый типовой набор для создания фэнтези". А после этого любители и знатоки "строгой" фантастики имеют возможность демонстративно высказывать презрение к фэнтези, мотивируя это низким литературным уровнем большинства ее образцов. Точно так же, как еще десяток лет назад маститые критики отказывали в праве называться литературой фантастике вообще, мотивируя это бездарностью большей ее части. Хотя согласно закону Старджона 90% всей издаваемой литературы всегда составляют худшие ее образцы.

Но вернемся на родину. Несмотря на наличие в русской литературе прошлого века таких произведений, как "Руслан и Людмила", попытка фантастики обратиться к отечественному эпосу не увенчалась успехом. Некоторой заменой фэнтези стала лишь "городская сказка" - аналог западноевропейского мистического или "готического" романа. Только вот родовой замок с привидениями заменился у нас петербургской или московской коммуналкой, а на место отпрыска древнего дворянского рода вышел соль земли русской - мечущийся интеллигент. Таким образом, от "Сна смешного человека" Ф. М. Достоевского через повести профессора Чаянова и "Мастера и Маргариту" ниточка протянулась до "Альтиста Данилова" В. Орлова. И лишь пьесы Евгения Шварца оказались несколько особняком.

Можно долго спорить, относится ли к фэнтези "Понедельник начинается в субботу", но набор классических фэнтезийных персонажей там более чем достаточен. А о творчестве Владислава Крапивина и его последователей самого разного качества - от Ивана Тяглова до Сергея Лукьяненко - можно уже говорить как о целом направлении, весьма близком к фэнтези (в свое время оно было обозвано "пионерско-готическим романом"). И это все не считая множества детских сказок на манер "Королевства Кривых Зеркал" В. Губарева и некоторого количества рассказов, время от времени мелькавших в сборниках или периодике.

Кстати, то, что фэнтези непосредственно связана с героическим эпосом, подтверждает интересный эксперимент - небольшая повесть Льва Успенского "Шальмугровое яблоко", появившаяся в сборнике "Фантастика-72". Здесь присутствовал уже весь классический набор - далекие неизведанные земли, древние боги, прекрасная принцесса, храбрые воины и отчаянная борьба с вражеским нашествием, возглавить которую волею высших сил приходится скромному советскому бухгалтеру. Однако попытка создания героического эпоса на основе романтики национально-освободительных движений не увенчалась особым успехом - хотя, как мы увидим позже, и не пропала бесследно. Впрочем, стоит вспомнить, что еще в белорусских сказках словом "ваукалака" обозначался не просто волколак, а повстанец-оборотень...

Но вот грянули новые времена, а вслед за ними - и знакомство с зарубежной классикой жанра. Нам действительно повезло - первым стал Толкиен. "Хоббит" был переведен и издан еще в 1976 году, а в 1982-м появилась первая часть "Властелина Колец". Чуть позже появились два романа из трилогии Мэри Стюарт "Полые Холмы", а начиная с 1990 года из открывшихся во множестве кооперативных изданий западная фэнтези хлынула на нас широким потоком.

Нельзя сказать, что все это были сплошные шедевры, а о качестве переводов вообще стоит скромно умолчать. Но за одно тогдашним издательствам можно быть благодарными - в первую очередь они действительно вывалили на нас классику. В том числе и классику фэнтези. Точнее, то, что считалось ею у англо-американского читателя. Здесь было все - от Роберта Говарда до Урсулы Ле Гуин и от Роджера Желязны до Майкла Муркока, не считая плодовитой тетушки Нортон и всяких прочих Линов Картеров и Джорджей Генри Смитов. И все это принималось нашим читателем на ура, все воспринималось как невиданое откровение. Возможно, именно поэтому появление первых отечественных образцов "классической" фэнтези прошло почти незаметным. Впрочем, их и было-то немного: "Оборотень" Н.Ютанова, "Альбом Идиота" А. Столярова, "Золотые крылья дракона" А. Больных и "Крылья гремящие" С. Иванова, "Белая Дорога" С. Вартанова да парочка маленьких сборничков рассказов С. Логинова. Кроме того, большинство этих произведений, несмотря на хороший или великолепный литературный уровень, все же были явно вторичными, использующими не авторами созданный канон (хотя бы даже и идя против него, как это пытался сделать Столяров).

А затем волна переводов "с американского" накрыла нас с головой. На каких-то два-три года отечественная фантастика просто перестала существовать. Точнее, ушла в глубокое подполье: в письменные столы многочисленных старых и молодых авторов, под "зарубежные" псевдонимы и в отдельные сборнички, время от времени выпускаемые каким-нибудь периферийным изданием. И что характерно - значительную часть немногих произведений, вышедших в 1993-94 годах, составляла именно фэнтези. Так в двух харьковских сборниках "Перекресток" вышли первые вещи Генри Лайона Олди (в миру более известного как Дмитрий Громов и Олег Ладыженский). И если повесть "Витражи Патриархов" еще каким-то боком можно было отнести к "научной фантастике" (патрульный корвет и бластеры), то два других романа - "Живущий в последний раз" и "Сумерки мира" - представляли собой уже явную фэнтези. Причем не похожую на ставшие уже привычными западные образцы. Мир этой фэнтези был слишком незамкнут, и любые его карты, столь традиционные для жанра, выглядели бы фальшиво. Где-то за пределами взгляда он плавно перетекал в другие, постепенно замыкаясь в пространственно-временное кольцо, а его законы не выглядели незыблемыми, балансируя в неустойчивом, но изящном равновесии.

Почти одновременно с "Перекрестками" в конце 1993 года в Ставрополе вышел роман Николая Перумова "Нисхождение Тьмы или 300 лет спустя" с подзаголовком "Вольное продолжение "Властелина Колец". Собственно говоря, идея уже носилась в воздухе - Толкиен у нас приобрел бешеную популярность, и продолжение к нему не могло не вызвать ажиотажа, хотя бы и со скандальным оттенком. Это хорошо понимал и санкт-петербургский "Северо-Запад", буквально три месяца спустя переиздавший роман под названием "Кольцо тьмы" - уже с добавлением второго тома и в оформлении своей знаменитой тогда серии "fantasy".

А чуть раньше в той же серии вышла еще одна странная книга - роман некой Мэделайн Симонс "Меч и Радуга". Странная - потому что несмотря на классический антураж Доброй Старой Англии с сэром Ланселотом, Гаем Гисборном и Робин Гудом, со страниц книги откровенно веяло нашей, советской фантастикой - вплоть до ряда прямых аллюзий на "Трудно быть богом". Правда, сразу же нашлись знатоки, утверждавшие, что видели имя автора и название этой книги в американских библиографиях, поэтому псевдоним этот раскрыт был значительно позднее, лишь весной 1995 года. Настоящим автором книги действительно оказался наш человек - петербургская переводчица Елена Хаецкая.

В самом конце 1994 года в нижегородской серии "Золотая полка фантастики" вышел роман Святослава Логинова "Многорукий бог далайна", который никуда кроме фэнтези отнести было просто невозможно. В последний момент роман включается в номинацию "Интерпресскона" и в мае 1995 года неожиданно получает эту премию, присуждающуюся по результатам прямого голосования участников одноименного конвента писателей, издателей и редакторов фантастики. В том же 1995 году, но чуть позже Михаил Успенский удостаивается сразу трех премий - "Странник" и "Меч в камне" за роман "Там, где нас нет" и "Странник" за повесть "Дорогой товарищ король", а повесть Леонида Кудрявцева "Черная Стена" получает премию одесского "Фанкона". Незадолго до этого в том же Санкт-Петербурге выходят "Гибель Богов" (первая книга "Летописей Хьерварда") Н. Перумова и сразу же ставший знаменитым "Волкодав" Марии Семеновой. Плотина была прорвана, издатели наконец-то повернулись лицом к отечественной фантастике. И фэнтези была в первых рядах хлынувшего потока.

Почти сразу же в этом потоке начали обозначаться отдельные струи и течения. С одной стороны выделилась так называемая "героическая фэнтези", получившая у нас меткое наименование "конанизм", ибо началась она именно с Конана - отечественных подражаний бесконечным западным сериалам о Конане и Ричарде Блейде, время от времени публиковавшимися в сборниках "оригинальных" произведений под звучными англоязычными псевдонимами. Правда, следует заметить, что "оригинальный" Конан откровенно недолюбливал всяческое чародейство, а магия в мирах Говарда и его последователей, как правило, служила темным силам. Наша же героическая фэнтези, напротив, использует магию направо и налево - а вот с темными силами в ней явная напряженка. Может быть, потому что в отечественную психологию слишком сильно въелся постулат: белое - это очень хорошо отмытое черное, а черное - это сильно запачканное белое.

Признанным классиком героической фэнтези является Ник Перумов - помимо "Кольца Тьмы" и Хъервардского цикла его перу принадлежат еще два тома "Техномагии" и совсем недавно вышедший роман "Алмазный меч, деревянный меч". Сюда же можно отнести "Анастасию" и дилогию о майоре Свароге красноярца Александра Бушкова, начавшего когда-то в фантастике с тонкого, пронзительно-печального волшебства ("Лабиринт", "Провинциальная хроника начала осени", "Дети Тумана"), но очень скоро перешедшего к фантастическим, а затем и к просто боевикам. А дальше идет множество авторов и названий, постепенно сливающихся в одну неразличимую массу.

Однако первоначальное дело Перумова не умерло, не потонуло в лязге мечей и реках пролитой крови. Более того, "толкиенизи" тоже стал одним из питательных корней отечественной фэнтези. Характерно, что многие такие вещи, подобно "Кольцу Тьмы", поначалу писались "в стол", для себя - просто из желания отразить потрясший воображение мир в преломлении собственного взгляда. Так появился "Человек с Железного острова" Алексея Свиридова, где в мир Толкиена несколько сот лет спустя после Войны Кольца попадает вполне современная земная научно-исследовательская экспедиция. А затем из печати вышла и "Черная Книга Арды" Ниэннах и Иллет (или проще говоря, Н. Васильевой и Н. Некрасовой) - знаменитая библия "черного" толкиенизма, провозглашающего, что на самом деле все было совсем не так. Мелькор, Саурон и прочие силы тьмы противостоят здесь эльфийско-валарскому насилию и агрессии нуменорского империализма - вот вам и возрожденный в фэнтези архетип национально-освободительной борьбы!

Зато в не опубликованном пока романе Кирилла Еськова "Последний Кольценосец" Тьмы и Света просто не существует, а Мордор сильно напоминает Германию, разбитую в Первой мировой войне. Действиям всех сторон, носящим в первоисточнике сакрально-заданный характер, Еськов дает вполне логичные геополитические и экономические мотивации. Каждая сторона у него по-своему права, а за хитросплетением шпионских интриг понятия Добра и Зла исчезают вообще. Остаеются только большая политика - и личная честь героев. Правда, хорошо заметно, что эльфов автор все же откровенно не любит. Впрочем, кто же их любит - высоких и высокомерных, воспринимающих всех прочих как низшие расы? Вот и роман Полины Копыловой "Летописи Святых земель", по собственному признанию автора, изначально создавался как "антиэльфийский" - в пику толкиенистам. А в результате получилось вполне серьезное произведение о мере добра и зла в истории и в поступках людей - современное и злободневное, хотя и обряженное в средневековые одежды.

Но, видимо, наибольшую популярность у нас все же приобрела так называемая "историческая фэнтези". Справедливости ради следует сказать, что родилась она не сегодня. О близости фантастики к историческому роману критики вели речь еще в далекие советские времена. А в предисловии к маленькому сборничку рассказов Святослава Логинова "Быль о сказочном звере" (1990 год) прямо напоминается, что описываемые там события, фантастические для нас, в глазах персонажей и их современников выглядят сугубым реализмом. Очередное же повышение интереса к отечественной истории, в последнее время порой болезненного, не могло не привести к появлению фэнтези, использующей славянскую и псевдославянскую тематику. Наглядный пример тому - творчество Юрия Никитина с его фэнтезийно-псевдоисторическими сочинениями, большинство из которых появилось еще в 1993-95 годах. Однако настоящий расцвет этого направления наступил после публикации "Волкодава".

Впрочем, если первый роман Марии Семеновой представлял собой фэнтези в классическом смысле этого слова, то написанная гораздо раньше "Валькирия" в сущности, не является фнтастикой вообще - все ее фантастические элементы имеют лишь этнографический смысл и не несут какой-либо сюжетообразующей нагрузки. Перед нами уже классический образец "исторической псевдофэнтези" - жанра, который, не исключено, в недалеком будущем станет довольно распространенным, поскольку приманит любителей сразу двух популярных литературных направлений - фантастики и исторического романа. А исторических романистов от времен Союза писателей у нас осталось более чем достаточно...

Но роль "Волкодава" заключалась и в другом. Ему удалось соединить воедино сразу трех китов читательской популярности - фантастику, романтическую мелодраму и историю, причем со славянско-скандинавским уклоном. Именно после романа Семеновой "славянская фэнтези" буквально заполонила прилавки книжных магазинов. "Владигор", "Властимир", "Берсерк," "Ладога" - уныло-однообразные названия и еще более однообразные сюжеты вкупе с общей бездарностью большинства авторов всей этой конъюнктурной писанины в конце концов тоже сыграли роль в падении доверия к фэнтези. Но они же стимулировали и следующий этап - волну фэнтези юмористической. Поскольку пародировать подобное творчество оказалось легко и приятно. От великого до смешного, как известно, один шаг - а от возвышенной эпической героики до пародии этот шаг еще короче. Особенно в нашей стране, за последние годы отвыкшей серьезно воспринимать возвышенные речи.

Впрочем, почти сразу же выяснилось, что для того, чтобы написать действительно смешную пародию, надо обладать не только желанием позубоскалить, но и элементарным чувством юмора. А также чувством меры - недаром выпущенная у нас году в девяносто третьем известная американская пародия на Толкиена "Тошнит от колец" сразу получила неофициальное наименование "Тошниловка", поскольку смотрелась всего лишь однообразным и тупым зубоскальством. Зато ее отечественный аналог - "Звирьмариллион" А. Свиридова - приобрел популярность еще в фэновском "самиздате", задолго до книжной публикации в 1995 году. Возможно, потому, что кроме неординарного прочтения первоисточника, он отличался еще и умным юмором - а также многочисленными и откровенными аллюзиями на Стругацких...

Однако Профессором стереотипы фэнтези вовсе не исчерпываются. В "Люс-а-Гард" Далия Трускиновская продемонстрировала прекрасный образец легкой и тонкой пародии на куртуазно-романтическую традицию. Но куда более благодатную возможность для пародирования дала все же именно "славянская фэнтези". Именно здесь и взошла звезда Михаила Успенского, виртуоза игры со словами и понятиями. Деятельность его на этой ниве началась еще в 1991 году небольшой повестью "Устав Соколиной охоты". Затем последовал "Дорогой товарищ король", а потом и вершина отечественной юмористической фэнтези - роман "Там, где нас нет" (со всеми еще не до конца изданными продолжениями). Романом "Катали мы ваше Солнце" эстафету Успенского подхватил Евгений Лукин - впрочем, его книга оказалась уже не столько веселой, сколько печальной. А смех, как это часто бывает у Лукина, постепенно перешел в горькую и беспощадную сатиру на вполне знакомую нам действительность.

Но одними пародиями литература не создается - все-таки гораздо чаще они служат именно признаком умирания литературы. Хотя записывать русскую фэнтези в покойники пока еще рано. Ибо в ней постоянно появляются вещи, классифицировать которые чрезвычайно трудно. Ну куда, например, отнести ту же Елену Хаецкую, начавшую с "традиционной" героико-романтической фэнтези ("Завоеватели" и уже упоминавшиеся "Меч и Радуга"), а в финале пришедшей к абсолютно непохожим ни друг на друга, ни на что-то другое "Мракобесу" и "Вавилонским хроникам"? А ведь весной этого года повесть "Мракобес" удостоилась премии "Бронзовая Улитка", присуждаемой самим Борисом Стругацким. Который, как известно, фэнтези вообще-то недолюбливает...

А вообще-то миру свойственно меняться, и вместе с ним меняются авторы - или, может быть, сами они меняют свой Мир? Через фэнтези ("Клинки максаров", "Бастионы Дита") прошли Юрий Брайдер и Николай Чадович в своем пути по Тропе от политической сатиры к социально-психологической фантастике - "Мирам под лезвием секиры". Генри Лайон Олди от разомкнутого "ассоциативного пространства" своих первых вещей перешел (перешли?) к экспериментам на основе нетрадиционных для фэнтези мифологий - греческой, китайской, индийской. Впрочем, для них все это стало лишь оформлением более глобальной идеи - Люди и Боги, сила одних и слабость других. Резкое изменение претерпело творчество киевского дуэта Марины и Сергея Дяченко - после лирической средневековой фэнтези с любовью, магией и шпагами они неожиданно обратились к абсолютно современному антуражу. И тут выяснилось, что психология ХХ века куда более лабильна и существенно удобнее для разнообразных экспериментов. Даже если в центре повествования все равно остается одно-единственное вечное чувство - Любовь.

В общем, об отечественной фэнтези можно говорить еще много и долго. Помимо перечисленных выше направлений, сюда явно относится и "городская сказка". Жанр, не особо процветающий, но и не исчезавший никогда - чему свидетельством вышедший в "Азбуке" роман Марианны Алферовой "Небесная тропа". А мистическо-готический роман вообще дал в последние годы широкую и буйную поросль. Противостояние интеллигента и Дьявола - в полном соответствии с каноном фэнтези - превратилось в противоборство Сил Света (обычно ассоциируемых с русской интеллигенцией) и инфернальных сущностей Мироздания. А поскольку противоборство это обычно остается скрытым от большинства людей, авторам приходится влезать в жанр так называемой "криптоистории" (который, как мы знаем, является разновидностью альтернативной истории). По этому разделу можно отнести роман А. Лазарчука и М. Успенского "Посмотри в глаза чудовищ", декалогию А. Валентинова "Око Силы" и его же романы "Овернский клирик" и "Дезертир". Правда, в последнем действует уже не русский, а французский интеллигент, да к тому же восставший из могилы, но сути дела это не меняет. А дальше можно подобраться и к самим бастионам турбореализма, как известно, постулирующего равнозначность равно несовершенных Бога, Мира и Человека. А ведь подобное утверждение не просто является идеализмом - из него следуют все основные каноны фэнтези: творение миров, противоборство с богами и наличие некой высшей этики, единой системы этических координат. Вот и в романе вполне "твердого" научного фантаста Александра Громова "Год Лемминга" тоже начинает действовать некий мировой закон, проводящий среди людей отбор по этическому признаку - иначе человечеству просто не выжить в надвигающемся природном катаклизме. И это можно расценить только как проникновение идеологии фэнтези в остальные жанры и разновидности фантастики.

Ведь в конце концов, если разница между фантастикой и так называемой "большой литературой" заключается в наличии у первой гораздо большего числа степеней свободы, то фэнтези тем же самым отличается от фантастики. И именно эта нестабильность, изменчивость формы и независимость от кем-то когда-то установленных частных правил вкупе со стремлением к отысканию единых высших закономерностей мироздания делают фэнтези наиболее перспективным жанром в фантастике. Пусть и действующим зачастую под чужой маской - в конце концов, ей это не впервой. А что касается Конанов и Волкодавов, то пусть они идут своей дорогой, а фэнтези пойдет своей. Ведь в мире еще немало чудес, непознанных наукой, но подвластных человеческому воображению...